Алимжан Тохтахунов. Воспоминания

фрагмент книги "Мой Шёлковый Путь"

Часы показывали пять утра. Полупрозрачные занавески колыхались на свежем ветерке, проникавшим в квартиру из приоткрытой двери балкона. Ничто не указывало ни на грозу, ни на землетрясение, но стены дома содрогались при каждом очередном грохоте. Откуда-то доносились возбуждённые голоса.
Я никак не мог понять, что происходит, и продолжал стоять перед балконом, бессмысленно глядя в потолок, словно оттуда могла прийти разгадка. Наконец я окончательно проснулся и понял, что весь этот ужасный шум доносился из-за двери. Что-то страшное происходило в подъезде.
Ко мне выбежала Лола.
— Папа, что это? — испуганно спросила она. — Почему ломают нашу дверь?
Она всё видит сразу, ориентируется в любой ситуации. Вот и тогда, пока я растерянно пытался найти разумное объяснение «громовым раскатам», Лола просто указала на дверь, в которую кто-то рвался с яростными воплями.
Мы стояли, не зная, что делать, а дверь трещала, не выдерживая натиска.
Наконец петли и замок не выдержали, дверь с оглушительным треском вывалилась. Мы отшатнулись. В лицо нам ударили лучи фонарей, заблестели в сумраке комнаты шлемы, маски из пуленепробиваемого стекла, оружие…
— Haende hoch! — закричали нам. Руки вверх!
Я увидел направленный мне в лицо ствол автомата.
«Война началась!» — промелькнуло у меня в голове. Никаких других мыслей. Ничего другого дикий вопль «Хэнде хох!» вызвать не мог — только мысль о войне. Это было в крови советского человека. «Хэнде хох» — это фашисты, гестаповцы, облавы, концентрационные лагеря…
Холодная сталь автомата безжалостно ткнулась мне в лоб. Что-то вспыхнуло, резануло по глазам, ударило, и я опрокинулся на пол. Мне показалось, что меня застрелили. Всё случилось стремительно, в доли секунды. Смерть невозможно осознать, когда она приходит с выстрелом, но похоже, с человеком в такие мгновения происходит что-то необъяснимое: секунды растягиваются в часы, мысли сменяют одна другую, выстраиваясь в длинный ряд. Как много, оказывается, можно обдумать в считанные мгновения.
Секунду спустя я обнаружил, что меня придавили к полу, бросив лицом вниз, и сковав руки за спиной. Стало быть, я жив…
Вспышка, которую я принял за выстрел, была лишь ослепительным лучом фонаря, приставленного вплотную к моему лицу. Из автоматов никто не стрелял, но ими по-настоящему угрожали — мне, Салиму, Лоле.
Когда дверь сорвалась с петель, и в помещение ввалились вооружённые люди, Лола метнулась прочь из комнаты и хотела спрятаться. Представить страшно, что пережила моя дочка в то кошмарное утро! Пугающие команды на немецком языке, истошные крики, топот ног, звуки опрокидывающейся мебели… Лола, как и я, решила, что началась война. Наверное, ребёнок, которому к глаза смотрит жерло автомата, никогда не избавится от пережитого ужаса…
— Доченька, выйди, выйди, — хрипел я на полу, потому что надо было как-то объясняться, а Лола могла говорить по-английски.
Она принялась переводить.
Оказывается, полиция разыскивала какого-то русского бандита. Из Берлина в Кёльн прислали постановление на задержание этого преступника. Согласно приметам, он имел ярко выраженную славянскую внешность.
— Но почему вы пришли ко мне? — пытался выяснить я.
— Потому что к вам приехал подозрительный мужчина. Мы считаем, что он и есть тот русский, — последовал ответ.
— Ко мне приехал Салим! Взгляните, хорошенько, разве этот тот человек, которого вы ищете? Он узбек. Разве он похож на славянина? — пытался урезонить их я.
— Мы разберёмся. Придётся забрать вас в участок.
— На каком основании?
— Мы ищем преступника и считаем, что он укрывается у вас.
— Здесь нет преступников! Здесь только моя дочка из Москвы и мой друг Салим из Ташкента!
— Мы разберёмся.
На том разговор закончился. Нас отвезли в полицейский участок.
Самое смешное в этой истории то, что меня выпустили ровно через минуту, сказав, что претензий ко мне нет. Салима допросили, и через час он был уже на свободе.
Зато сколько шума! Сколько поводов для сплетен!
Когда я возвратился домой, в подъезде меня встретил хаусмайстер. Он был серьёзно обеспокоен полицейским налётом, взбудоражившим весь наш многоэтажный дом.
— Вас отпустили? — спросил он настороженно.
— Да, отпустили. А почему вас это удивляет? Я же не преступник.
— Они столько всякого наговорили о вас, господин Тохтахунов! Какие же они предъявили претензии вам? В чём обвиняют?
— Я не виноват ни в чём. Они почему-то решили, что у меня скрывается какой-то опасный преступник. По их мнению, я был его пособником.
— Это они подумали на вашего гостя? — уточнил хаусмайстер.
— Да, на Салима подумали. Его тоже отпустили. Нет за нами никаких преступлений.
— Господин Тохтахунов, вы должны немедленно написать жалобу.
— Какую жалобу?
— Пусть они выплатят сумму за нанесённый ущерб. Дверь высадили! Косяк испорчен непоправимо! Ремонт обойдётся в кругленькую сумму!
— Но я не умею, не писал я никогда никаких жалоб.
— Наймите адвоката! Без адвоката нельзя в наше время! — почти закричал возмущенный хаусмайтер.
Тогда я нанял адвоката. Он помог мне составить правильно заявление. Мы поставили новую дверь, и полиция оплатила нам счёт! Это можно было считать пусть маленькой, но всё же победой. А если бы полиция принесла мне официальные извинения, то победу можно было бы назвать полной.
Но никто не извинился. Более того, ежедневно в газетах стали появляться публикации о моём задержании, в которых говорилось о розыске опасного преступника из России. Статьи были написаны так умело, что у читателя невольно складывалось впечатление, что я имею прямое отношение к разыскивавшемуся преступнику, а то и ко всем преступлениям, совершённым на тот день в России. С каждым днём пресса шумела всё больше о «русской мафии». Вскоре вышла книга «Бандиты России», где про меня тоже что-то написали, причислив меня к «крёстным отцам мафии». Время от времени выплёскивалась просто умопомрачительная информация, например, одна газета утверждала, что в Кёльне поселились двести воров в законе из России, хотя во всём Кёльне с трудом набралась бы сотня русских эмигрантов.
В Германии началась истерия, связанная с русской преступностью, якобы захлестнувшей Европу. Возникли какие-то «русские» отделы, занимавшиеся непосредственно эмигрантами из бывшего СССР.
Но как бы то ни было, газетчики и стоявшие за ними немецкие спецслужбы сделали своё дело — моя репутация была испорчена. Если прежде эмигрантская среда держалась со мной холодно, но почтительно, теперь же все стали подчёркнуто сторониться меня. Я пытался не обращать на это внимания и продолжал работать.
Мне следовало сразу обратиться к адвокатам в связи с клеветническими газетными статьями, но это не пришло мне в голову, поскольку у меня не было ещё достаточно опыта. Современная европейская культура вся стоит на системе адвокатуры: все ведут свои дела через адвокатов, которые бдительно отслеживают ситуацию и предупреждают своих клиентов не только о возможных острых углах, но и нередко планируют стратегию поведения в бизнесе. В основе европейской культуры лежит строгое следование букве закона, поэтому роль адвокатов велика.
Я долго пытался осмыслить происходившее в Германии со мной и надеялся, что поднятая вокруг моего имени шумиха скоро уляжется. Не бывает ничего бесконечного. Если кто-то пустил волну, то волна уляжется в конце концов. Я продолжал работать и терпеливо ждал, когда напряжение спадёт.